|
матери никто перечить не смеет, её слова звучат как неукоснительный приговор в суде. от первой сигареты спустя несколько минут после пробуждения веки будто набухают и тянутся вниз — приходится открывать окно и подставлять иссушенную кожу лёгким порывам утреннего ветра. ей хочется в пледе сидеть на веранде коттеджа где-то заграницей, обязательно с бутылкой тёмного пива в руке и двумя косичками на голове, любовно заплетёнными чужими прохладными руками. хочется спать не меньше двенадцати часов и встать ближе к обеду, чтобы начать день с баварских колбасок. в нос бодро вбивается запах дождя и это самую малость отрезвляет разум, заставляет шевелить руками. биби кажется, будто всё тело её ночью выпотрошили и наспех набили ватой — запястье само сгибается под тяжестью и содержимое кастрюли растекается по полу.
— опять без завтрака, — вздох тяжёлый, в него вложена вся боль человека, работающего восьмой день подряд. в огромном холодильнике шаром покати — из-за неожиданного обилия рабочих проблем никто не успевает даже задуматься о том, что его надо чем-то заполнить. желудок сжимается, бурлит, просит о пощаде, но задерживаться хёнсо не решается — не хочет в очередной раз стать помехой. у матери язык колкий, но голос на близких никогда не повысит, и от этого ядрёного смешения изнутри иголками всё изводит, когда она не выдерживает и начинает отчитывать.
ЦЕЛЬ НА ДЕНЬ: НЕ СОРВАТЬСЯ С ЦЕПИ.
хёнсо схваченную с пола рубашку натягивает наспех, зубы сильно сжимая, когда пуговица на рукаве с неприятным щелчком отлетает прямиком под кровать — «только не сейчас». лишь на выходе из дома замечает масляное пятно ближе к талии и пальцами жмёт на виски до боли. «блять». винтики в голове крутятся со скрежетом, когда ким на бегу вспоминает, нет ли у неё старой одежды где-нибудь в подсобке на работе, но мозг, кажется, иссох следом за кожей. до магазина по прямой минут двадцать быстрым шагом, а усиливающийся дождь, будто в сговоре со всеми, подбивал перейти на бег прежде, чем вымокнет её нижнее бельё. биби, честно говоря, ни разу в жизни так сильно не горела желанием заняться спортом, как сейчас; а ведь учитель физкультуры предупреждал, что настанет тот день, когда она искренне пожалеет о том, что отлынивала от уроков.
— новый рекорд, — стеклянная дверь поддается слишком легко, хёнсо с разбегу залетает в прохладное помещение и тормозит пятками. мать, несмотря ни на что, выглядит слишком хорошо. она всегда была такой — в противном случае, их семья никогда бы не смогла добиться того, что у них есть сейчас. биби с трудом распознаёт в родных глазах каплю беспокойства и оседает; ей непривычно такое, оно ощущается чем-то инородным, ломает иллюзию хорошего настроя. она слишком чувствительна к материнским эмоциям.
— у поставщика какие-то проблемы, он ещё не приехал, — женщина накидывает пальто и хватает с вешалки алый зонт. быстро и не теряя лица. хёнсо бы всё отдала, лишь бы быть такой же, — переоденься, — спешный поцелуй в щёку как укол куда-то между рёбер, а затем ветер с улицы, подгоняющий в спину. мама всегда говорит чётко и в лоб, когда сильно расстроена. хёнсо такое не любит.
но кому, черт возьми, есть дело до твоих чувств, ким хёнсо?
обуза.
биби не знает, кому принадлежит серая майка, но выбор у неё небольшой; можно было бы надеть на себя огромный черный мусорный пакет, дабы соответствовать собственной начинке, но отсыревший кусок ткани тоже подойдёт, «на улице ведь сегодня не праздник». девушка с сожалением смотрит на измученную рубашку болотного цвета, потирая мягкую ткань между пальцами, не решаясь выкинуть на самое дно мусорного бака, который стоял рядом со стойкой. вещь, когда-то принадлежавшая старшей сестре, оказалась слишком ценной: где-то в районе сердца появилось жжение от мысли о том, что она так небрежно относилась к её подарку (если это можно назвать таковым; скорее всего, старшей попросту не хотелось переезжать с огромной кучей старой одежды). не сегодня — как и всегда, любимая отговорка.
от влажной рубашки, висящей на спинке высокого стула, неприятно чешется спина. хёнсо раздражённо строчит сообщения в чат с поставщиком, добиваясь от него чётких сроков, но ответом служит лишь тишина.
— как ни зайду, у вас тут аншлаг, — «а какой дурак пойдёт за цветами под таким ливнем?» — собери что-нибудь такое, на что смотришь и думаешь "сколько же баблища ушло на эту херню", и бантик, знаешь, такой вот серый, как майка твоя, пыльный похоронный, — хёнсо задерживает дыхание и пожирает взглядом собственный телефон. несколько раз перечитывает последнее сообщение, отправленное водителю, прежде чем посмотреть на мужчину, который забрёл в магазин. она его точно знает — лишь на кивок головой и сухое приветствие, но знает. и ни разу он не знал, какие цветы ему нужны. всё на твоё усмотрение. биби считала это очень удобным. больше свободы, больше прибыли. втюхай подороже, он и бровью не поведёт.
движения сонные, будто она собирала цветы не по прохладной оранжерее, а по настоящему полю, на котором множество цветов, похожих на разлитые краски. иногда приходится возвращаться обратно и ставить некоторые цветы на свои места — картинки в голове путаются, наслаиваются друг на друга, искажая понимание того, что именно должно получиться.
— ну и херня, — ким хёнсо сдерживается с трудом; тревога внутри разрасталась склизкой опухолью, отчего она цеплялась к себе всё больше и больше. «это не моё место, меня здесь быть не должно», — пульсирует, ещё сильнее искажает восприятие. она смотрит на мужчину пустым взглядом слишком долго, будто ждёт чего-то. он кажется ей интересным. особенно этот взгляд, делающий из тебя всего лишь мелкое насекомое, стоящее прямиком под его ботинком.
— что вы в своей жизни любите больше всего? — кажется, прошла минута, прежде чем её рот открылся вновь. губы неприятно расклеивались, заставляя чуть сильнее сжимать до отвратительного цветастый букет. ты тупица, хёнсо, закрой свой поганый рот.